Неточные совпадения
Со всех сторон полетели восклицания. Раскольников молчал, не спуская глаз с Сони, изредка, но быстро переводя их на Лужина. Соня стояла на том же месте, как без памяти: она почти даже не была и удивлена. Вдруг краска
залила ей все лицо; она вскрикнула и закрылась
руками.
У Клима задрожали ноги, он присел на землю, ослепленно мигая, пот
заливал ему глаза; сорвав очки, он смотрел, как во все стороны бегут каменщики, плотники и размахивают
руками.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно
руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному
заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Теперь, при неожиданном появлении виновного архивариуса, лицо, лоб, даже затылок у отца
залило краской, палка у него в
руке задрожала.
— А что, — начал тихо Арапов, крепко сжимая
руку Розанова, — что, если бы все это осветить другим светом? Если бы все это в темную ночь
залить огнем? Набат, кровь, зарево!..
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и
залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив
руки, и с мольбою смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как пропал ее медальон!
Наташа вздрогнула, вскрикнула, вгляделась в приближавшегося Алешу и вдруг, бросив мою
руку, пустилась к нему. Он тоже ускорил шаги, и через минуту она была уже в его объятиях. На улице, кроме нас, никого почти не было. Они целовались, смеялись; Наташа смеялась и плакала, все вместе, точно они встретились после бесконечной разлуки. Краска
залила ее бледные щеки; она была как исступленная… Алеша заметил меня и тотчас же ко мне подошел.
И вот я — с измятым, счастливым, скомканным, как после любовных объятий, телом — внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху — улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В
руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными губами и подает мне, и я жадно, закрывши глаза, пью, чтоб
залить огонь, — пью сладкие, колючие, холодные искры.
Устинья Наумовна. А что ты думаешь, да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой не
зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
Матвей посмотрел вперед. А там, возвышаясь над самыми высокими мачтами самых больших кораблей, стояла огромная фигура женщины, с поднятой
рукой. В
руке у нее был факел, который она протягивала навстречу тем, кто подходит по
заливу из Европы к великой американской земле.
«Наше солнце» уже близилось к горизонту багровым раскаленным шаром, точно невидимая
рука хотела опустить его в Финский
залив, чтобы охладить немного.
Подползаю. Успеваю вовремя перевалиться через решетку и вытащить его, совсем задыхающегося… Кладу рядом с решеткой… Ветер подул в другую сторону, и старик от чистого воздуха сразу опамятовался. Лестница подставлена. Помогаю ему спуститься. Спускаюсь сам, едва глядя задымленными глазами. Брандмейстера принимают на
руки, в каске подают воды. А ствольщики уже влезли и
заливают пылающий верхний этаж и чердаки.
Театр неистово вызывал бенефициантку. Первый ряд встал возле оркестра и, подняв высоко
руки перед занавесом, аплодировал. Только два человека в белых кителях, опершись задом в барьер оркестра, задрали головы кверху, поворачивая их то вправо, где гудел один бас, то влево, откуда, как из пропасти, бучало: «во… а… ва… а… а». Бучало и
заливало все.
В колонном зале от всплеска
рук что-то сыпалось и рушилось с потолков и шипящие дуговые трубки
заливали светом черные смокинги цекубистов и белые платья женщин.
Я встал, засунул
руки в карманы и стал смеяться. Меня
заливало блаженством. Я чувствовал себя Дюроком и Ганувером. Я вытащил револьвер и пытался прицелиться в шарик кровати. Поп взял меня за
руку и усадил, сказав...
Извне Россия была унижена: она потерпела много неудач в делах с поляками, платила херадж, по-нашему поминки, крымскому хану, потеряла земли при Финском
заливе, упустила из
рук своих целую половину Малороссии, добровольно подчинившейся.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на улицах, на крышах и на плешивых бурых горах, а вода в
заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали от холода, ежились, потирали озябшие
руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора по неподвижной глади воды.
В воздухе еще много дней стоит крепкий запах свежей рыбы и чадный запах жареной рыбы. И легкой, клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные пристани, и камни мостовой, и
руки и платья счастливых хозяек, и синие воды
залива, лениво колышущегося под осенним солнцем.
Мы подходим к противоположному берегу. Яни прочно устанавливается на носу, широко расставив ноги. Большой плоский камень, привязанный к веревке, тихо скользит у него из
рук, чуть слышно плещет об воду и погружается на дно. Большой пробковый буек всплывает наверх, едва заметно чернея на поверхности
залива. Теперь совершенно беззвучно мы описываем лодкой полукруг во всю длину нашей сети и опять причаливаем к берегу и бросаем другой буек. Мы внутри замкнутого полукруга.
У рыбаков есть свой особенный шик. Когда улов особенно богат, надо не войти в
залив, а прямо влететь на веслах, и трое гребцов мерно и часто, все как один, напрягая спину и мышцы
рук, нагнув сильно шеи, почти запрокидываясь назад, заставляют лодку быстрыми, короткими толчками мчаться по тихой глади
залива. Атаман, лицом к нам, гребет стоя; он руководит направлением баркаса.
Рука его упала на тарелку, тарелка опрокинулась, полетела и разбилась, соус
залил его всего; он сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку, и слезы, как ручей, как немолчно текущий фонтан, лились, лились ливмя на застилавшую его салфетку.
Мне стало совестно; я просил ласкового хозяина не беспокоиться, не тратиться для слуги, что он и холодной воды сопьет; так куда? упрашивал, убеждал и поднес ему чашку чаю. Кузьма, после первой, хотел было поцеремониться, отказывался; так хозяин же убеждать, нанес калачей и ну
заливать Кузьму щедрою
рукою! Не выпил, а точно съел Кузьма двенадцать чашек чаю с калачами и, наконец, начал отпрашиваться.
Глаза Кругликова стали влажны, искра из-под пепла пробилась яснее. К сожалению, он тотчас же
залил ее новою рюмкой водки.
Рука, подносившая рюмку, сильно дрожала, водка плескалась и капала на пикейную жилетку.
Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг — они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед, молча, без крика, сотрут солдат,
зальют их по уши своею кровью, вырвут из земли проклятый крест и
руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!
Но и Дорушка смотрела на нее теперь неуверенно, подозрительно и с самым откровенным испугом. Дуня смутилась. Краска
залила ее щеки. Она уже раскаялась в душе, что заглянула сюда. Хотела нырнуть за кусты обратно, но тут чья-то быстрая
рука схватила ее за
руку.
Теперь каждому шагу тевтонского нашествия предшествовали кровопролитные бои с доблестным бельгийским войском. С оружием в
руках встречали они насильников. Началась неравная борьба: маленький бельгийский народ,
заливая свои мирные поля кровью, всячески старался приостановить дерзкий наплыв огромной тевтонской орды.
— Честные бояре и посадники! — сказала она. — Думаете ли вы этим или другим, даже кровью наших граждан,
залить ярость ненасытного? Ему хочется самосуда, и этой беды
руками не разведешь, особенно невооруженными.
— Горожане! братия! — начала снова Марфа. — Время наступает, отныне я забываю, что я родилась женщиной; прочь эти волосы, чтобы они не напоминали мне этого; голова моя просит шлема, а
рука меча; окуйте тело мое доспехами ратными, и, если я хоть малость отступлю от клятв моих, —
залейте меня живую волнами реки Волхова, я не стою земли.
— И ноне придерживаются этого старики, да не обеими
руками, с тех пор, как Иоанн московский
залил наши поляны родною кровью.
— Горожане! братия! — начала снова Марфа. — Время наступает, отныне я забываю, что нарядилась женщиной, прочь эти волосы, чтоб они не напоминали мне этого, голова моя просит шлема, а
руки меча; окуйте тело мое доспехами ратными, и, если я немного отступлю от клятв моих,
залейте меня живую волнами реки Волхова, я не стою земли.
— Честные бояре и посадники! — сказала она. — Думаете ли вы этим или чем другим, даже кровью наших граждан,
залить ярость ненасытного? Ему хочется самосуда, а этой беды
руками не разведешь, особенно не вооруженными.
— И ноне придерживаются этого старики, да не обеими
руками, с тех пор, как Иоанн московский
залил наши поляны родной нашей кровью.
Краска негодования
залила ее лицо. В
руке она действительно держала свой портрет, вделанный в футляр голубого бархата с золотыми застежками и украшениями в виде инициалов ее имени и короны.
Потом увидел сбоку от себя темное пятно волос, голую
руку, услышал тихое дыхание — и сразу все вспомнил и все понял: и что сегодня ему лететь, и что это милое, что так тихо дышит, есть его жена, и что июльское солнце, поднявшись, стоит против окон и, вероятно, весь мир
заливает светом.
При приближении частного парохода, они было остановились, опершись на свои вилы и грабли, но точно получили издали условный, побудительный знак и опять продолжали работать. Но зато, когда вслед затем в
заливе показался митрополичий флаг и на колокольне раздался встречный звон, все эти «трудники» покидали на месте свои вилы и грабли и, бросив недокопненное сено в валах, бросились бегом к пристани, опережая друг друга, чтобы принять благословение и поцеловать
руку любимого архипастыря.
Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две,
заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми, барахтающимися в нем белыми телами, с кирпично-красными
руками, лицами и шеями.